Одеваться в турецкое и связываться с миром через китайское не устраняет, а обостряет ощущение избранности и жертвенности. Элита пытается установить режим выборочного патриотизма/протекционизма. Но само «здесь» глобализируется еще в одном отношении. При существовании визового режима и многих искусственно поддерживаемых «специфических черт» никогда еще не было столь тесным взаимодействие обитателей метрополии с русской диаспорой (которая никогда не была столь многочисленной). Их совместное «здесь» не имеет точной географической привязки, но существует в эфире и виртуале. И живущие/работающие в России, и живущие/работающие заграницей говорят «здесь» о России в смысле воистину переносном (или перевальном, если полагаться на vox populi «пора валить»).

Государство пытается ретерриториализировать этот хаос, напоминая себе (и подданным) о своих обязанностях доглобальной эпохи расцвета империй и национальных государств: об охране границ и борьбе с инакомыслием. Но государственные чиновники сегодня (и чем выше, тем в большей степени) выступают все теми же экономическими агентами отнюдь не только в приватной жизни (как в классическом гражданском обществе и как во многих странах), но и в своей чиновничьей практике. И на гражданке, и на работе они космополиты консуматоры, но на службе — с дискурсом патриотов-государственников под началом таких же симулянтов выше рангом.

Поскольку последним неприватизированным типом государственной власти была власть советская, то наиболее действенным оператором, определяющим «код эпохи», по-прежнему остается крах коммунизма. Влияние этого события многообразно. В данном контексте нас интересует одно его измерение: «нас обманывали». Конец коммунизма был завершением (не путать с концом) Просвещения: оказывается коммунизм, а не его мнимый враг — религия — был опиумом для народа. Теперь, в течение вот уже двадцати лет абстинентного синдрома, наказывали обманщика, а заодно и себя — за доверчивость.

Цинизм (благородный античный омоним вряд ли может претендовать ему в предки), который так часто упоминают наблюдатели, — это рессентиментная реакция на «обман». Сегодня главное — не дать себя провести никакой «высокой» или «общей» идее, ни в коем случае не показать себя доверчивым по отношению к каким бы то ни было личностям (признак незрелости), идеалам (признак наивности) или принципам (признак глупости). Особенно непопулярны забота об общем благе и выражение «не в деньгах счастье» (апология лузерства). По синтетическому схватыванию «кода эпохи» конкурируют два девиза: «Нас на мякине не проведешь» и «Если вы такие умные, почему вы такие бедные».

Падение коммунизма вписалось в логику постмодерна и оказалось символическим представлением всех остальных «концов»: искусства, истины, авторства, суверенитета, авторитета и пр. Наука — одна из побочных, но весьма знаменательных жертв этого процесса. Точные науки утратили только престиж, но пока еще не авторитет. Зато так называемые общественные и гуманитарные науки вполне слились с «выражением мнения», тогда как мнение (древняя doxa, некогда презиравшаяся философами) стало не просто формой обсуждения некоего общественно важного предмета, а самим предметом обсуждения. Parrhesia (говорение того, что думаешь) — может быть, уже навсегда — отняла пальму первенства у так называемого экспертного суждения (говорения, как правильно), ежедневно дискредитирующего себя по нарастающему числу поводов.

В этом смысле кончилась эра эпохэ (epokhe), воздержания — от высказывания, суждения. Нет смысла временить с утверждением, пока гипотеза не прошла верификационный протокол. Научные «истины» окончательно включились в цикл и ритм моды. Пока гипотеза будет проверена, она окончательно выйдет из моды. А в своей однодневности она все равно приравнена к любым самым невероятным (в том числе и для высказывающего) предположениям.

Именно поэтому само понятие кода обладает скромным обаянием ушедшей эпохи. Не только в том смысле, что код всегда становится ясным только под шум крыл совы Минервы, с заведомым опозданием, но и потому что код предполагает расшифровку, познание, постижение. А закат этих понятий свидетельствует о том, что весь поддерживаемый ими универсум, незаметно, но тем более верно сменяется другим.