Иногда говорят, что «идеей» России в 2000-е годы стало потребление и яростное погружение в частную жизнь. Но это логическая несообразность, contradiction in terms: частное не может объединять. Напротив, преобладание частного сделало невозможным само возникновение духа времени, или того, что социолог Тодд Гитлин назвал «общими мечтами» (я, конечно, использую понятие духа времени очень вольно).

То, что могло бы стать духом времени в 2000-е, скорее переживалось как нехватка, пустота. Множество частных жизней соседствовали друг с другом, примыкали друг к другу, но никогда не объединялись на основе общности социального, политического и исторического воображения.

 

Чтобы продолжить эту мысль, рискну обратиться к собственному опыту. Мои пять лет в Московском университете в середине 2000-х годов, в самом сердце «тучных лет», «эпохи стабильности» и т. д., были для меня источником постоянного болезненного удивления.

 

В XX веке студенты нередко выступали катализатором общественных изменений, группой, предлагавшей альтернативу и готовой за нее бороться. Всего этого, разумеется, не было в мое студенческое время, когда я, наоборот, чувствовал острую нехватку солидарности, какой-либо общей борьбы или хотя бы идеи борьбы, да и просто идеи, которая  объединяла бы тысячи молодых людей, механически присутствовавших в одних аудиториях, одних учебных корпусах. Московская студенческая жизнь в 2000-е представляла собой причудливый сплав регламентированного, немного автоматического гедонизма и особых потребительских удовольствий, в ней было много клубов со светящимися подиумами и кожаными диванами, торговых центров, вечерних платьев и туфель Manolo Blahnik в очереди за сникерсом и колой в буфете.

 

Были, конечно, и другие варианты — их можно объединить одним словом: «побег». Вспоминаю лингвистическую школу в Дубне, где преподаватели, студенты и школьники коллективно создавали особую форму жизни, состоявшую из демонстративного интеллектуализма, стихов, романтических историй, природы, закатов. В тот же пансионат им на смену приехала математическая школа с немного другими разговорами, немного другими стихами, похожими романтическими историями, той же природой и закатами.

 

Этими координатами и задавалась студенческая жизнь. Между потреблением и «побегом» отсутствовало пространство, которое было бы по-настоящему — политически — общим. И в этом смысле студенческая жизнь была почти идеальной проекцией российской жизни вообще.

 

Стоит ли рассуждать о духе времени? Наверное, все-таки стоит, потому что теперь мы по крайней мере можем зафиксировать разрыв, точку невозврата. В последние годы все изменилось — и для московских студентов, для которых «политика» стала гораздо реальней, чем раньше, и для всего общества. Возможно, мы (снова это опасное обращение с «поколениями») перевернули страницу и «общие мечты» снова стали возможны.