«Человек, у которого было слишком много современности»

 

Современный человек — продукт мира, который мыслит историческими эпохами. Условием возможности разговора о нынешней эпохе, столь острого, притягательного и провоцирующего нас, является сам этот культурный жест. Само желание разграничивать исторические пласты, размечать поток времени, отделять прошлое от настоящего, древнее от текущего. Античность знала лишь стабильный, повторяющийся Космос. Христианская цивилизация мыслила себя в рамках священной истории, где жизнь и смерть Христа всегда сопутствовала актуальным событиям, где эти события говорили с наблюдателями библейским языком (именно поэтому в библейских сценах, изображенных в ту эпоху, неизбежны анахронизмы). Новый человек заявил свои права сразу на хронос и кайрос, на возможность чередовать по своему усмотрению время космическое, объективное и время уникальное, историческое. А было ли событие? Это, например, революция или всего лишь переворот? Случилось ли с нами уже что-то стоящее? Вот предмет наших споров с тех пор, как в нашу жизнь пришла Modernity.

С этих пор наша единственная страсть состоит в том, чтобы быть современными. Современность, понятая как мода или как тренд, как просвещенность или как свобода от предрассудков, становится нашей последней фантазией. На пороге разрушения всех ценностей (или их искусственного реконструирования, как в это происходит с современным «возрождением религии») мы все еще сохраняем желание быть современными. Устареть — значит совершить преступление против нашей духовной родины, единственной, которая осталась. У Ницше это предрекается в тезисе о постоянном преодолении человека, которое становится нашей судьбой. У Хабермаса тезис получает полное раскрытие. Условием всякого мышления он объявляет интеллектуальный анализ современности, без которого невозможно понимание и освобождение от предрассудков, навязанных нам эпохой. Современность становится всеобщим посредником культуры. Имеют значение только современное искусство, современное знание, современные проблемы.

Следует помнить, что современность опасна. Слишком часто лозунги об упадке и разложении нынешнего дня поднимают над собой фашистские, консервативные негодяи. Противоядием тут становится конструктивизм: в действительности эпох не существует за пределами тех культурных функций, которые они выполняют. Интенсивность современности постоянно растет. Для человека XIX века быть современным было просто и приятно. Нужно было знать несколько классических текстов и читать модного журнального критика. Нынешняя современность фрустрирует. Она становится невыносимой. Индивид, желающий существовать в contemporary times, вынужден постоянно лавировать в потоках информации, избегать устаревших форм, порождать и поглощать новые. Как и Просвещение, современность приобретает репрессивные черты. Современности становится слишком много. Перепроизводство современности фрустрирует нас.

Этот последний симптом раскрывает главное свойство нашей эпохи — радикальное, количественное и качественное ускорение, нарастание форм современного. Если прежде вещи переживали поколения: часы, книги, мебель, передавались от отцов к сыновьям, из старшей семьи в семью детей, — то сегодня эти отношения вывернуты наизнанку. Сначала вещи начали устаревать каждое поколение, синхронно — это случилось после Второй мировой войны, когда сложился прообраз современного массового общества. Этот темп мы еще могли вынести. Теперь же от предметов требуется многократное, радикальное обновление в течение жизни одного человека. Возьмем музыкальные носители. Кто-то недавно (или уже, напротив, чрезмерно давно?) воскликнул в сердцах: сначала я купил The Beatles на пластинке, потом те же самые записи — на магнитной бобине, потом еще раз — на кассете, снова — на компакт-диске и вот, наконец, я купил их в iTunes (формат записи последнего мгновенно устарел и нуждается в обновлении high-definition). Таково нормальное положение дел в нашем мире.