ХХ век — это век логики (по определению фон Вригта). Были введены моделирование возможных миров, отказ от единства истины и понятие конструктивной реальности. В социальной и политической практиках задан ряд противоположных типов систем и обилие социальных теорий для разных типов общества, в литературе психоделические параллельные миры и, наконец, искусственные миры интернета. Сети — это практический выход все тех же логических стратегий, конструирующих локальную реальность без заранее заданных объектов. Даже став политическим пространством, т. е. производящим реальность и ее субъектов, сеть остается серией логических моделей, которые ведут виртуальные войны за гегемонию своих ценностных установок, доминантных значений. Реальность в них не единственная и внешним образом заданная, она форматируется в различных дискурсивных плоскостях как тонкая пленка смысловой сетки или ткачество тонкой поверхности, где ткач определяет себя в процессе своего труда и, подобно Mюнхаузену, вытаскивает себя за волосы из болота возможного в действительное.

Сетевую технологию можно увидеть как модель и инструмент онтогенеза новой исторической ситуации. Выделим условно четыре этапа развития интернета: период деструкции идентичности, игры с «аватарами», утопии виртуальных миров и надежды на технологический апгрейт интеллекта (я — не я). Второй период связан с появлением ЖЖ, блогов, сборкой субъекта в практиках высказывания. Третий этап — социальные сети, образование сообществ и групп по интересам, что оказало прямое влияние на изменение социальных процессов. Последний этап связан с осознанием сети как радикального инструмента политической мобилизации и нового поля борьбы за реальность. Таким образом сеть смоделировала и предъявила основные тенденции, формировавшиеся в продолжение ХХ века от авангардного романа до радикальной политики.

От моделирования возможных миров к симптомам.

Но уже у Кейджа во второй половине ХХ века нет запала создавать музыку сфер или симфонию гудков, самолетов и народных хоров в городском шуме, как делал Арсений Аврамов к пятилетию Октябрьской революции. Кейдж анализирует пространство звука, являясь в этом более современником Лакана, чем Пролеткульта. Так современное искусство аналитически расслаивает восприятия, концептуальные поля. Искусство второй половины ХХ века делится не по видам и жанрам, в этом оно междисциплинарно, но строит новые различия по типам восприятий и логикам обретения смысла. С одной стороны, оно подозревает свои основания и стоит в неопределимости континуума аффектов, в разрывах/катастрофах истории, а с другой — в бессознательном повторении своих культурных традиций, которыми оно сверхдетерминировано. Вопрос упирается не в непознаваемость природы, а в «неполноту и расщепление» того, кто говорит, производит аффекты или жесты.

«Психика власти» Батлер (1997), появившаяся за 10 лет до «Логик миров» Бадью (2007), на мой взгляд, характеризует смену парадигмы. Если Бадью завершает ХХ век как век логического моделирования реальностей, то Батлер переносит акцент на симптоматику, ограничивающую логическую свободу. Принцип моделирования столкнулся с драматическими ограничениями бессознательного. Мир в быстром темпе поворачивается к фундаментализму: исламский фундаментализм, советский фундаментализм в формах сталинизма, православный фундаментализм... Это можно понять как невозможность удержать чрезмерное количество степеней свободы и желание перекрыть тревогу субъекта каким-либо ограничителем:

(1) нарциссизмом — блокирует тревогу воображаемой целостностью отдельного существования, представляя ее как базовую и очевидную ценность и... обосновывает общество потребления. (2) Универсализация сводит различное к однообразному, к закону истории или природы, подобно неизбежной победе коммунизма, или капитализма, или демократии. (3) Еще один способ заткнуть тревогу — это произвести перенос и перепоручить ответственность другому лицу (вождю или герою-защитнику, психоаналитику, возлюбленному).

И далее современная культура уже не может работать с моделями, но работает «обратным чтением» со своим симптомом, т. е. с тем, что принято за очевидность или основание в той или иной культуре. Поэтому основными стратегиями современности остаются психоанализ, деконструкция, дискурс-анализ4, исследующие бессознательные детерминанты, желания и тревогу отдельного или коллективного субъектов. Не случайно в поколении политических философов конца ХХ века многие были слушателями лакановского семинара (Касториадис, Нанси, Бадью, Лаклау, Mуфф, Рансьер) или оказались вовлечены в психоанализ (Жижек, Батлер). О том же говорит и востребованность психоанализа в России. Так где же начинается ХХI век? Очевидно, в травмах века двадцатого, в чтении личных и исторических симптомов, в ситуации, когда невозможный для схватывания континуум вбрасывает бессознательную «первичную форму»-симптом. Симптом не отделим от «меня», он и есть «я», мое желание, выброшенное вперед рефлексии. «Я» — это не характер (как думал Лабрюйер), не существование индивидуального неделимого души (тела) как вместилища истины и страдания (как думал XIX век), это уже не программист своей возможной реальности (как думал ХХ век). Теперь «я» — это симптом, создающий границу допустимого моей локальной (конфессиональной, национальной, исторической и пр.) реальности. Симптом трудно дистанцируем, практически неразличим, перекрыт туманом «очевидности». Его можно схватить только анализом трат и ошибок, деконструкцией (пересобиранием, перепродумыванием) оснований своей «самоочевидной» позиции. Виртуального множества реальностей больше нет, но есть трудно поддающийся континуум, заполненный полем аффектов, которые, как голодные волки, хотят воплотиться в мыследеятельность и этим обрести реальность. Мысли-аффекты деятельностны без осознания себя, в этой зоне нет понятийного различения, но они уже вовлечены в этическое и эстетическое бессознательное. Они проявляются в политическом действии.

Философское мышление пытается атаковать зону синкретизма как своей первичности, выделив в качестве инструментов симптом, подлавливая его повторение и производимое им желание, вытеснение того, что «не хочу знать» и пр. ХХI век обещает быть культурой анализа симптомов и их различений. Он будет говорить о культурных различиях и их бессознательном повторении и пересматривать историю, традиции и аффективные составляющие мышления. Предположим, что это будет век форсированного извлечения бессознательного как личного, так и культурного в область анализа.